Черничное варенье

Память! Величайший дар господний, и она же – величайшее божье наказание, если воспоминания не в ладах с совестью. Но и обычная мука ностальгии – сладкая, но всё-таки мука. Кто из нас не страдал по навек утраченным дням солнечного (почему-то непременно солнечного!) детства? В поисках неповторимого чувства новизны мира возвращаемся мы к нашим большим и малым «меккам» – прикоснуться, припасть, очиститься, возродиться…

Но есть места паломничества особого рода. Мы не рождались тут, не росли, не крестились. Но однажды мы прикоснулись здесь к чему-то невероятно настоящему, почти к Истине, и с тех пор включаем эти места в Избранные, возводим там зримые лишь нам храмы, часовенки или же капища, наконец… Мы окружаем их своим духовным полем, оставляем там свои манки – знаки – что, как антенны, соединяют нас. Соединяют, как далеко и надолго мы бы не разлучались – и во времени, и в пространстве. И места паломничества в ответ окружают нас своими полями, включают в свой эгрегор. На какое-то время этого хватает. Но наступает момент, когда необходимо явиться лично (коли уж «гора не идет к Магомету») – всем существом – и духовным, и физическим. Явиться, чтобы подпитать друг друга неведомой покуда нашим физикам энергией, что без сомнений сродни энергии высокой любви.

Из моего детства, из уральского села Писанское, где мы с братьями взахлёб увлеклись литературной игрой, протянулись мостки под Москву, в известное многим писательское гнездо – Переделкино. О том, что писатели в Москве пишут, а здесь, на дачах, переделывают свои произведения, стало расхожей литературной прибауткой.

Здесь я впервые побывал в самом начале шестьдесят пятого. Мы завязали переписку с журналом «Пионер». Тогда его возглавляла Лидия Ильина – сестра Самуила Маршака. Она собрала в журнале не только творческих, но и педагогически одарённых людей, которые бессеребренно, самозабвенно искали юные таланты. «Пионер» тогда опубликовал нашу подборку и – о чудо! – редакция журнала пригласила нас с братьями в столицу, организовав маленьким гостям чудесные творческие каникулы.

Впечатлений было невероятно много.

Сама Москва – огненная, перетекающая, будто лава. Москва – с только ей одной присущим запахом метро. Такси, кафе-мороженое, лифт в многоэтажной гостинице! Лампы дневного света! Деревянные кровати, наконец! Не беда, что меня по молодости лет не пустили в «Современник» – на «Голого короля» с Евстигнеевым в главной роли. Зато я уже знал, где на станции «Площадь Революции» можно подойти к бронзовой статуе матроса и подергать маузер. Огромный маузер шевелился! А на студии «Диафильм» нас и вовсе приняли как уважаемых авторов, и в демонстрационном зале показали совсем свежую ленту – фильм по нашим стихам. Чудеса продолжались! Во время показа появилась знающая нас заочно актриса Рина Зелёная, назвала нас по именам, и сказала, какие наши стихи более всего ей нравятся. Но мы ждали главного события – поездки в Переделкино. Её, по счастью, никто не собирался меня лишать.

И вот мы едем в Переделкино. Электричка – сказочно быстро, как тогда мне показалось – пересекает подмосковные поля. На дверях вагона – новые для нас надписи: «Не прислоняйтесь, двери открываются автоматически!». Неизвестные умники посцарапывали некоторые буквы. Получились довольно забавные лозунги, где нам предлагалось «не слоняться», а то, мол, «двери отрываются автоматически»…

Темнеет рано, за окнами – гудящая синяя тьма. Мы незаметно для себя въезжаем в иной, сказочный, неведомый для нас мир. Приближающееся Переделкино, ещё не знакомое, представляется нам чем-то вроде волшебного Берендеевского леса. И, конечно же, там есть главный волшебник. Это человек, который пригласил нас в гости к себе на дачу. Это и вправду сказочник, известнейший детский писатель Корней Иванович Чуковский.

К сожалению, мне не посчастливилось побывать «на костре» у Чуковского при его жизни. Зато с ним самим наобщался вволю! А через много лет я увидел один из последних костров, горящих в память о Сказочнике. Возле того костра были детские писатели, были известные актеры и музыканты. Одни читали стихи, другие пели с ребятами песни, но, конечно же, главным героем и хозяином праздника незримо оставался Корней Иванович. Вход на костёр – сосновая шишка – в результате посреди поляны вставала огромная гора из шишек.

Представляю, как появился здесь однажды перед гостями Корней Иванович – высокий-превысокий, с большим добрым носом, в длинном головном уборе индейского вождя из красивых перьев. Ребята – а тогда многие играли в индейцев – наверное, встретили Чуковского восхищённым оглушительным криком. А Корней Иванович, должно быть, встал перед костром, воздел к небу руки – и все сделали то же самое. Потом он взял за руки ближайших мальчишек, и все взялись за руки, и заплясали вокруг огня, как взаправдашние индейцы. А потом каждый – и Чуковский тоже – бросил в костёр по шишке, как дань огненному духу.

Этот индейский головной убор я увидел вначале на фото в «Пионерской правде». Так отблагодарили нашего сказочника американцы во время его поездки по Штатам. Потом я увидел его воочию – Корней Иванович не поленился удалиться в соседнюю комнату и вдруг появиться перед своими гостями в этой ошеломляющей, разноцветно-перьевой, длинной – чуть ли не до пят – шапке вождя краснокожих…

Полуосвещённые снежные дорожки довели нас до дома, где жил Корней Иванович. Там же, рядом, стояло здание его библиотеки. Он подарил её детям, и ребятишки с благодарностью шли и ехали сюда – и из самого Переделкино, и из Москвы.

На даче Чуковского не оказалось – он ушёл ненадолго к друзьям – в дом отдыха литераторов. Мы направились его встречать, и застали уже одетым, в вестибюле. Увидев нас, Корней Иванович тут же распрощался с собеседником, и стал с нами знакомиться. Был остроумен и органичен, так и сиял радушием.

Вертел трость в руке и всё время повторял: «Когда я был молодым, когда мне было всего лишь восемьдесят, я делал это много лучше!»

Потом вдруг подносил палец к губам и заговорщически восклицал:

«Видите вот того забавного человека, что рубит дрова за забором? Это же Валентин Петрович Катаев! Смотрите и запоминайте».

К даче мы подошли уже запросто беседуя, как старые знакомые.

А там ждал чай с четырьмя – на выбор – видами варенья (наши вкусы неожиданно совпали – мы с Корнем Ивановичем выбрали черничное), разговоры о литературе, чтение стихов. В тот вечер я впервые узнал, что детский писатель Чуковский пишет и для взрослых. Он не только слушал, но и сам читал – кажется, переводы. Читал и интересовался нашим мнением.

Когда дошла очередь до меня, я прочел начало одной из не самых удачных поэм (но, прошу прощения, мне было только десять!):

Домик деревянный

Срубом лёг на сруб,

Кто живёт без мамы,

В нём нашёл приют.

Но один котёнок –

Фунтиком зовут –

Не нашёл в том доме

Для себя приют.

Муся пожалела –

Фунтика взяла,

И, скажи на милость,

В семью приняла…

– Хорошая девочка Муся, – отметил Чуковский, – пожалела котёнка…

Каково же было его удивление, что Муся – вовсе не девочка, а тоже кошка, гражданка вымышленной нами, братьями, котятской республики, во главе которой почему-то стоит царь. Дальше – больше. Мы удивили сказочника нашими сказочными странами – Котятской, Объединённой Страной Зверей, свободного города Павлограда…

Корней Иванович с интересом принял выдуманные нами страны, просил рассказать о них поподробнее, а потом вдруг поведал свою историю. В молодости, отдыхая на финском курорте Куоккала вместе с друзьями, он предложил игру в некую выдуманную республику. Друзья поддержали игру, страну нарекли Чукоккалой, а самого зачинщика объявили президентом. Расставаясь, они подарили Корнею Ивановичу нож с гравировкой – «Президенту страны Александеру Пелиандеру». На российской границе нож попался на глаза таможенникам, и слово «президент», и подозрительно греческое имя заставили Чуковского долго объясняться с непонимающими юмор имперскими чиновниками.

– Так что, – подвёл мораль рассказчик, – будьте поосторожнее с выдуманными странами. Опасное это дело! – а сам смеётся.

В завершение вечера хозяин подарил нам книгу своих сказок, снабдив её надписью, на которую способен только человек, умеющий тонко иронизировать (и над собой в первую очередь) – «Поэтическому семейству Павловых от их скромного коллеги. С глубокопочтением, Корней Чуковский».

Многое потерял я в жизни. Не сохранились открытки от Чуковского, нет ни одной копии нашего диафильма. Но та книга и сегодня стоит на моей полке. И мои дети, а теперь уже и внуки, относятся к ней с глубокопочтением…

В другие, более поздние посещения Переделкино мне не раз доводилось молча постоять над могилами Корнея Ивановича и Бориса Леонидовича. Я находил их холмики по издалека приметным трём соснам. Впрочем, потом их осталось только две. И деревья не вечны… О великом Пастернаке, понятное дело, у меня нет личных впечатлений – он умер задолго до нашего пионерского визита в Переделкино. Но есть вот эти строки:

Ориентиром три сосны

на переделкинском кладбище –

их золотые корневища

переплетают Ваши сны...

Там, под сосною, Пастернак –

в гробу,

как в деревянной призме...

В колхозном поле реализма

он был чудеснейший сорняк.

Подвержен травлям и прополкам,

он устоял в родной земле –

и, обращённая к потомкам,

свеча горела на столе.

Свеча горела – он творил –

И, распахнув кулисы мрака,

Шекспир стихами Пастернака

со всей Россией говорил.

И сквозь слова, слова, слова

безмолвной снежною вершиной

вставал вопрос, неразрешимый

голосованьем большинства.

Свеча сгорела не дотла,

когда её над смуглой кровью

с осиротевшего стола

переносили к изголовью.

Бессмертна, как и сам поэт,

она горит воскресной вербой,

без поэтических гипербол

во все пределы

сея свет.

Однажды вместе с другом, Тимофеем Ветошкиным, мы посетили здесь, в Переделкино, поэта Арсения Тарковского. Тимофею я был как бы старшим братом – и в литературе, и в жизни. В литобъединение Златоуста он пришёл семнадцатилетним губастым мальчишкой, картаво и с запалом декламирующим Маяковского. Приносил километровые космически-философские стихи.

Потом, после армии, отправился на поединок с Москвой. Поединок затянулся на всю последующую жизнь. В один из его кризисных периодов я оказался проездом в столице и решил встряхнуть Тиму поездкой в Переделкино, к Тарковскому. Арсений Александрович был любимым его поэтом.

– Мы же не знакомы, – робко упирался Тимофей, но скоро сдался с явным любопытством.

Поэт сошёл к нам со ступенек Дома отдыха писателей, а показалось – будто с небесных высот, опираясь на один костыль. Улыбаясь как старым знакомым, присел на скамейку. Выглядел он очень больным и усталым. Это было тяжёлое для поэта время – сын его жил за границей и был в негласной опале. Арсений Александрович попросил у гостей закурить – видимо, по болезни его пытались разлучить с табаком и, видимо, безуспешно. Тарковский сам предложил нам почитать стихи. Слушал очень внимательно, а когда читал Тимофей, то вдруг прослезился и расцеловал его. Тима так и не понял тогда – что это означало – действительно ли старого поэта, которого когда-то любила сама Цветаева, тронули юношеские строки, или просто слёзы у него были так близко, как бывают лишь у детей и стариков.

Расставшись с Тарковским, мы долго еще гуляли по переделкинским окрестностям, устроили пикник на обочине оврага. На глаза некстати попала часть человеческого черепа – видно, овраг подмывал древнее кладбище.

Впрочем, почему же некстати? Тут же вспомнилось скандальное из Юрия Кузнецова: «Я пил из черепа отца…»

Четырьмя годами позже я вновь побывал в Переделкино. Неподалеку от трёх сосен чернела свежая могила – последний приют «меньшой ветви России» – Арсения Тарковского…

Сейчас в Переделкино, наверное, шумно. И оно не миновало участи Великого передела, когда айсберг русской литературы раскололся на два Союза. Стучат, наверное, топоры, как в «Вишнёвом саде» у Чехова. Старый какой-нибудь автор глазами Фирса смотрит на бодренькое строительство.

Удастся ли мне когда-то побывать ещё в Переделкино, погулять под его соснами? Не знаю. Пока что многие из нас в разряде ценовых заложников – невыездные мы по воле рынка.

Но это волшебное для меня место – Пе-ре-дел-ки-но – всегда со мной. Оно – в моих снах, мечтах, в стихах и прозе. Там живут герои моей повести «Поэма о чёрной смородине». Там до сих пор жив и здравствует Чуковский, слушающий нашу мальчишескую поэму о котятской республике и угощающий меня вкуснейшим черничным вареньем.

Эгей, Переделкино! Ты подожди. Твой паломник – в пути…

Мисхор. Солнце бархатного сезона утомилось бронзировать наши молодые тела и нежно простилось с морем. Звучит знакомое с детства танго. Кажется, оркестр аккомпанирует морскому прибою.

На отвесной скале высится Ласточкино Гнездо, стилизованное под средневековый замок. На его фоне моя юная партнёрша по танцу видится мне принцессой. Белоснежная блузка на её бронзовых плечах кажется морской пеной, которую ещё не успел сдуть лёгкий бриз и мне поверилось, что чудеса на свете ещё бывают, только время их жизни так мало, что люди не успевают их замечать.

Вот и в этот вечер мне показалось, что я не успел и взглядом моргнуть, как танец уже закончился. Партнёрша сняла руку с моего плеча и тихо сказала: «Я вам очень признательна. Вы прекрасно танцуете. У меня к вам небольшая просьба: не провожайте меня, я не хочу, чтобы вы портили себе этот прекрасный вечер, ведь вам будет скучно с умной женщиной». Я невольно задержал взгляд на её огромных глазах и покорно выполнил её просьбу, выразив при этом надежду на то, что её телячьи глаза я ещё увижу.

Тереза (так звали мою партнёршу по танцам) никоим образом не отреагировала на этот комплимент, который мог показаться сомнительным для девушки, несведущей в сельском хозяйстве.

На следующем танцевальном вечере в чёрном длинном плате она казалась мне княжной Мери - той, юной аристократкой, чей образ был придуман и воспет Лермонтовым.

Во время танца она настолько приблизилась, почти прижалась ко мне, что я почувствовал её дыхание - тёплое и нежное, как дыхание ночного прибоя. Тихо и застенчиво и застенчиво спросила: «Владимир, вы расскажете мне про то, какие глаза у телят?»

Я объяснил Терезе, что у теля очень большие, выразительные и доверчивые глаза, и что под словом «телёнок» я имел ввиду детёныша косули, которых как и детёнышей других видов оленей тоже называют телятами. У меня была возможность наглядеться на глаза молодой косули. Она несколько месяцев жила в палисаднике у егеря. Когда я впервые увидел её, ей было несколько дней, а может быть и часов. Передние ноги косулёнка были в гипсе. Он лежал на боку и, если бы не его глаза, наполненные страхом и болью, можно было подумать, что он мёртв.

Один из видов оленей называется благородным, благородными бывают и люди. Косулёнку повезло. Именно такими оказались егерь Иванов Сергей Николаевич и незнакомый мне хирург. Они подобрали и выходили его. Косулёнок окреп и к осени превратился в эталон грациозности и красоты. Бывая у Сергея Николаевича по охотничьим делам, я всегда заносил в палисадник несколько вилков капусты и с удовольствием слушал их хруст на белоснежных зубах молодой косули, любуясь её исключительно чистыми и радостными глазами.

Грузинского Президента Гамсахурдиа называли «президентом с глазами лани». Если бы косули также, как и лани, обитали на Кавказе, то, наверное, Гамсахурдиа назвали бы президентом с глазами косули, потому что её глаза более выразительные.

Сам я ничуть не обиделся на фразу «вам будет скучно с умной женщиной».

Видимо, это была законспирированная без ложной скромности реальность. Со стороны, как говорится, виднее. Да и чувство собственного достоинства, особенно женского, у меня всегда вызывает уважение. А то, что незабываемые глаза я назвал «телячьими», то это был тест на неординарность мышления: высокий уровень интеллекта - явление довольно редкостное. А как сказал поэт Павел Коган «пьют за яростных и непохожих».

И мне уж очень хотелось ещё раз убедиться, что со мной два вечера танцевала не только очень красивая, но и умная девушка. И я спросил Терезу: «Права ли моя бабушка, утверждая, что бабы и курицы умеют считать только до четырёх?».

«Владимир, а вы не слишком переоцениваете нашу сестру? По крайней мере, по отношению к мужчинам», - ответила вопросом на вопрос Тереза. -«Вспомните: «Бог един в трёх лицах». «Три источника и три составные части марксизма» - всё это придумали мужчины. А самый распространённый вопрос, который задают друг другу даже незнакомые мужчины? Ну, конечно же: Третьим будешь? Так что с мужчинами всё ясно, а как же курицы и женщины?»

«С курицами всё просто, - объяснил я. - Курица-несушка несёт яйца в одном и том же гнезде только в том случае, когда после изъятия части яиц в гнезде их остаётся не менее четырёх. Иначе несушка будет искать себе новое место кладки. Курица-паруха, в случае дождя или опасности, начинает квохтать и распускает крылья, под которые сбегаются цыплята. И опускает крылья тогда, когда под ними укроются четыре цыплёнка. С курицами и мужчинами всё более-менее ясно. А по какому критерию бабушка оценила математические способности женщин осталось для меня неизвестным. Мне же методику определения математических способностей как женщин, так и мужчин подсказала сама жизнь, точнее, моя работа». Сотрудники лабораторий спектрального анализа значительную часть рабочего времени проводят за микрофототитрами - приборами, с помощью которых измеряются плотности почернения фотопластинок, на которых зафиксированы спектры определяемых элементов. Результаты замеров записываются в рабочий журнал с точностью до третьего знака. За смену обычно проводятся сотни замеров. Чтобы уменьшить время, необходимое на перенос взгляда с дисплея в тетрадь, а рук с рукояток управления прибором на авторучку, почти все исполнители делают несколько замеров, запоминают результаты, а потом записывают их все сразу. Женщины обычно запоминают четыре трёхзначных числа, мужчины три.

Не лучше обстоят дела у мужчин и с логическим мышлением. На детскую задачу о трёх буквах, которые сидели на трубе, никто из мужчин не дал мне правильного ответа. Попробуйте ответить и вы:

Условие: «А и Б сидели на трубе. А уехал за границу навестить свою сестрицы. Б заболел и слёг в больницу. Кто остался на трубе?» Правильный ответ я напишу ниже.

Терезе я эту задачу не задавал. А её просьбу: «Не нужно меня провожать» я выполнял всегда, кроме последнего утра, когда я помог её доставить чемодан до аэропорта, добавив к нему букет субтропических хризантем...

А в Мисхоре мне удалось побывать ещё два раза. То же небо и та же вода, только... в аккордах прибоя не хватало каких-то тонов, а в колере неба каких-то оттенков.

Где-то я встретил фразу: «Супруги должны смотреть не друг на друга, а в одном направлении».

Мне нравится другая фраза, принадлежащая Антуану де Сент-Экзюпери, из его «Маленького принца»: «Вот мой секрет, он очень прост: зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь». Наверное, это возможно, только тогда, когда дорогие тебе глаза рядом.

Существует выражение: «Глаза - зеркало души». Очень слабое сравнение. А если зеркало кривое? Или глаза бесстыжие? Зеркало - это примитивное физическое тело, способное только отражать падающие на него лучи света. Тогда

как глаза являются не только приёмником, но и уникальным источником информации. Помните слова поэтов: «Посмотрит — рублём одарит», «Её ведь надо узнать по взгляду, понять мгновенно, что рядом - мечта». Наверное, каждый помнит хотя бы один взгляд, который когда-то окрылил его. И, наверное, каждый встречался с таким взглядом, которого лучше бы не видеть... Лично я встретился с таким взглядом будучи народным заседателем, когда вошёл в зал суда после слов «встать! суд идёт!». Из-за железной решётка глазами, полными ужаса и надежды, смотрел на меня хорошо знакомый мне человек. (Раньше он был мастером и работал со мной в одном цехе). «Не судите, да несудимы будете», — это первое, что пришло мне в голову, и я мысленно поклялся никогда не участвовать в подобных действах. За убийство зятя мастеру дали 2 года. Из зала суда милиция волокла его по полу, держа за подмышки. И я понял, что был не прав, упорно настаивая на большем сроке. Мастер всю жизнь работал в спецвредных условиях, и это могло сказаться не только на его почти неходящих ногах, но и на его психике.

Иногда без всяких просьб и увещеваний бывает достаточно одного взгляда, чтобы человек отказался от своих устремлений, принципов или привычек. Я был приглашен на охоту в охотхозяйство Витебской воздушно-десантной дивизии. Охота велась на лосей и кабанов. У меня остались приятные воспоминания об офицерах Советской Армии, тех, кто в строю и тех, кто в отставке. Даже дядя Ваня (генерал армии Маркелов) занимал номер согласно жребию и «вооружён» был гладкоствольным оружием. (Это теперь губернаторы охотятся с вертолётов, используя ручные пулемёты). Когда егеря протрубили «отбой» я подошёл к поверженной лосихе. Над ней уже опустился на колени Соколов — подполковник в отставке и председатель охотобщества. Он долго молча смотрел в распахнутые глаза зверя. Грустно тихо сказал: «Как купола парашютов». Тяжело вздохнув, поднялся и медленно зашагал на сигнал рога.

«На что же с такой грустью смотрел этот очень уважаемый в воздушно-десантных войсках офицер?», — подумал я и тоже опустился на колени. Огромными хлопьями шёл снег. Он плотным саваном покрыл поляну и тушу лося.

С белизной свежего снега резко контрастировала абсолютная чернота глаза лесного великана. Она притягивала к себе как чернота «Квадрата» К.Малевича, снежинки, падая на ещё неостывшую поверхность глаза, медленно таяли. Вблизи они казались мне айсбергами, которые волшебным образом появились на поверхности ночного океана и бесшумно погрузились в его бездну. А вода растаявших снежинок казалась мне слезами лосихи-мамы.

По тому, насколько отрешённо выглядел подполковник, можно было догадаться, что исчезающие в лосиных глазах снежинки напомнили ему купола десантных парашютов, которые гасли на волнах реки Вислы. Об активном участии в той тяжёлой операции батальона Соколова я ранее читал в мемуарах одного из генералов. Говорят, что если долго глядеть на бездну, то она начнёт смотреть на тебя. Я долго смотрел в глубину остывающего глаза, и мне казалось, что там за плёнкой конъюнктивы только что погиб целый мир, насыщенный недоступными для нас запахами. Мир, где другие цвета и звуки. Где своих детёнышей любят ничуть не меньше, чем мы, люди, любим своих детей...

Вечером я попросил бригадира охотничьей бригады на номера меня не ставить, а использовать в качестве загонщика.

Запомнился мне необъяснимый случай, произошедший со мной в районе Нязепетровска. Я стрелял снявшуюся с листвянки крупную птицу, какую - не разглядел, так как стрелял сквозь ветки. Удара о землю птицы я не услышал, но на всякий случай прошёлся под её траекторией.

Никого не обнаружив, я присел на пенёк отдохнуть. Через несколько минут я услышал шорох листвы и увидел копалуху, которая выходила из низкого ельника. Она шла медленно, задумчиво склонив набок голову. Древнейшая птица Земли, она очень застенчива. Сидящую на дереве её трудно обнаружить даже с помощью бинокля. (Если хотите полюбоваться самой крупной из неулетающих на юг птиц, воспользуйтесь советом, который мне дали Красноярские охотники). Для этого нужно осматривать горизонтальные сучья деревьев и искать на них две вертикальные параллельные и одинаковые по толщине веточки. Вероятность того, что эти «веточки» не окажутся лапками глухаря ничтожно мала. Представляете моё удивление, когда я увидел копалуху -очень осторожную и довольно редкостную птицы, которая квохчет и сама идёт ко мне. Крылья её были распущены так, как обычно делает курица, подзывая к себе цыплят, защищая их от дождя или какой-нибудь другой опасности. Копалуха подошла ко мне, потопталась на месте, уселась между моими сапогами и успокоилась. На голове у неё виднелись капельки крови. Я не мог смотреть ей в глаза, мне было стыдно! Я тихо встал, стараясь не тревожить птицу, и пошел дальше. На следующий день я вернулся на эту поляну и тщательно обследовал её. На молодой отаве не было ни одного перышка. «Слава Богу!», - подумал я. - Копалуха пришла в себя и улетела».

Я не знаю, чем объяснить её поведение. Может быть, в её помутневшем сознании возникли образы её птенцов и она старалась увести их от этого места, где её стало очень больно. Возможно, она искала защиту у человека. Рядом находились избушки, в которых постоянно бывали косари, пчеловоды, смолокуры, которые своим присутствием отпугивали хищников и ничего плохого глухарям не делали. А мне показалось, что копалуха своим поведением хотела сказать мне: «Пожалуйста, не стреляй моих детей, я с таким трудом их вырастила». Глухарей я больше не стрелял.

А с Терезой увиделся через несколько лет на лыжной трассе в ЗАТО Новоуральск.

В Новоуральск я был командирован на курсы повышения квалификации. Лыжня там проложена в густом хвойном лесу, состоящим, в основном, из пихт и елей. В таком лесу почти не чувствуется ветер, поэтому даже при двадцатиградусном морозе не бывает холодно. Новоуральск севернее Озёрска, там и снега побольше, и горы покруче. Да и отношение к зимним видам спорта более серьёзное. Не случайно именно там была построена санная трасса - точная копия той, на которой должна была проводиться будущая Олимпиада.

По тем же олимпийским критериям готовились и содержались лыжные трассы. Естественно, что я не мог не воспользоваться предоставленной мне возможностью в очередной раз начать подготовку к Олимпийским играм. Тем более, что Олимпийская хартия готовится к олимпиадам не запрещает никому. Окрылённый таким великим стимулом, я легко осилил десятку, и уже возвращаясь прогулочным на лыжную базу, услышал, что меня кто-то догоняет. По звону палок и скрипу снега я определил, что это лыжник высокой квалификации и уступил лыжню. «Куда вас, к чёрту, сударь занесло?! Неужто вам покой не по карману?» - услышал я вместо приветствия. Это была Тереза. Её улыбка показалась мне радостной. Мы разговорились.

Тереза отметила, что сегодня самая, что ни есть, лыжная погода и предложила пройти ещё один пятикилометровый круг. «Только сейчас рано темнеет, - сказала она. - Владимир, вы меня проводите до дому. А хотите, я вам тоже подарю «целое море цветов». Не роз, а хризантем? Идите за мной».

Мы скатились в ложбину. Там, на небольшой полянке, были заросли борщевика - крупного растения с полыми стеблями из семейства зонтичных.

Снежинки, падая вертикально, задерживались на зонтиках соцветий, образуя большие шары, похожие на цветы белых хризантем. В свою очередь я предложил Терезе дойти до другой полянки, на которой стояло несколько пней. Они были необычно высокими - видимо, деревья спиливались зимой по снегу. Окружающий поляну лес был настолько плотен, что не допускал ощутимого движения воздуха. Снежинки с пней ветром не сдувались, а образовывали высоченные шапки. Сдуваемый с гор снег так обильно подал на поляну, что сами пни оказались уже под ним, а снежные шапки на пнях стали казаться колонами из белого мрамора. «Тереза, смотрите, какой Парфенон построила для вас природа», - сказал я. «Спасибо, Владимир, но по самоопределению, данному мной по глупости, мне как-то некорректно принимать такой уникальный подарок. Ведь вам не было скучно со мной, Владимир, и, значит, на роль богини мудрости я не гожусь, но уверена, что ваш подарок никогда не растает в моей памяти».

В город мы возвращались просекой, похожей на кипарисовую алею.

В квартире, которой жила Тереза, была обычная для среднего класса обстановка.

«Этой мой муж - Сергей Владимирович. Он будет читать нам завтра лекции», - представила Тереза моложавого, сидящего за письменным столом мужчину.

Мужчина встал, приветливо улыбнулся, протянул мне руку и спросил: «Вы Владимир Коровин? Не удивляйтесь, что я знаю вас. Тереза показывала мне поэтический сборник, в котором были ваши стихи и ваша фотография. Не скромничайте. Я догадался, что это вы подарили нам тот огромный букет хризантем. Мне очень понравилось то, что Тереза, как и жена Цезаря, выше подозрений».

Сергей Владимирович предложил продолжить встречу Нового Года. Я вызвался сбегать за тортом. Когда я вернулся, в квартире были уже их дети, мальчик и девочка.

Наблюдая эту, на мой взгляд, абсолютно благополучную семью, мне казалось, что я начал понимать, какие качества присущи умной женщине. Прежде всего, она должна быть счастлива. Ум и счастье, по-моему, также взаимосвязаны между собой, как здоровое тело и здоровый дух.

Прошло много лет. Будучи в командировке в Новоуральске, я поинтересовался у знающих людей, где и как учатся дети Терезы и Сергея Владимировича. Мне сказали, что учатся в самом авторитетном вузе. Значит, по моей теории, шансы жить счастливо у них тоже значительны.

PS. А на трубе остался сидеть больной "Б".

...Уголок на границе с раем (белым стражником до небес) там Курчатов широколобый, пополам разломивший глобус, охраняет закат и лес.

Это строчки известной поэтессы Ирины Аргутиной из Челябинска и посвящены они Озёрску - городу, стремительно возникшему недалеко от Кыштыма в сороковые годы прошлого столетия.

Кыштым - это тюркское слово, в переводе на русский язык означает «тихое зимовье». А слово «тихий» является синонимом слова «мирный». Например: Тихий океан на английском языке пишется Passific Ocean. И, наверно, что-то магическое есть в том, решающий вклад в дело сохранения мира внёс Озёрск -город, построенный на земле тихого (мирного) зимовья. Я убеждён в том, что люди обладают некой коллективной интуицией, иначе не выжили бы они среди пещерных медведей и саблезубых тигров.

Давая названия географическим объектам или населённым пунктам люди как бы предвосхищают события, которым суждено будет свершиться на их территории. Примеры? Пожалуйста - самый жуткий. Какие-то ясновидцы назвали деревеньку недалеко от Новгорода Мясным Бором. И именно через эту деревеньку в сорок втором пыталась вырваться из окружения Вторая ударная армия генерала Власова. И деревня, и окружающий её лес были буквально устланы костями.

Многие видели на телеэкранах, как гигантским факелом восходил в небо потерпевший аварию Челленджер. А слову «Челленджер» в русском языке соответствует слово «факелоносец» или «несущий факел».

В памяти человечества навсегда останется авария на крупнейшей на Украине АЭС, расположенной в непосредственной близости от населённых пунктов Чернобыль и Сухолес. Возможно, давая зловещие названия, люди подсознательно старались предупредить своих потомков о вероятной опасности.

Я с детства люблю рассматривать географические карты. Особенно приятно это делать сейчас, когда появились километровки. Мысленно путешествуя по карте севера Челябинской области, я всегда испытываю чувство тревоги, встретив надпись «Снежинск»: уж очень близко расположен этот красивый и умный город от горы Смертельная и от урочища Могильные горы. Провидцы, как и все люди, в большинстве своём были оптимистами и давали атомным городам и соседствующим сними населённым пунктам благовещие названия. Например: Сосновый бор, Лесной, Зеленогорск, станция Вязовая, Учкудук («три колодца»), Кыштым и так далее.

Слово «Кыштым» мне кажется наиболее удачным. Этим названием наши далёкие предки предопределили не только древнее, но и недавнее прошлое этого города.

Именно на землях тихого зимовья был построен Озёрск - первенец атомной промышленности, позволивший нашей стране «перезимовать» эпоху холодной войны.

Озёрск, окруженный ожерельем озёр, иногда называют Уральской Венецией. Мне не нравятся подобные сравнения. Например: Уральска Рица - та иногда называют озеро Зюраткуль. Более справедливо было бы называть Рицу Кавказским Зюраткулем. Но я ничего не имею против сравнения своего города с Венецией. Его архитектура имеет и итальянские корни. Дело в том, что проектные работы для Озёрска выполняли ленинградские архитекторы. Они не только

вложили в проекты свои души, но и вкрапили в Озёрские архитектурные ансамбли миниатюры или фрагменты шедевров зодчих Северной столицы. У нас есть свой шпиль, пусть отдалённо, но похожий на адмиралтейский. У здания ОТИ МИФИ есть металлическая решётка почти такая же, как решётка Летнего сада, только сработанная по современной технологии. Своего рода визитной карточкой Озёрска является колоннада, стилизованная под белый мрамор, взметнувшаяся над скалистым берегом Иртяша. Колоннада настолько выразительна, что когда я впервые проплывал мимо неё на академической восьмёрке мне казалось, что её пронизывает ветер Эллады, а мы, сидящие в лодке гребцы, молодые и загорелые, казались себе аргонавтами.

В Озёрске много зданий, украшенных колоннадами. Особенно красивый ансамбль они образуют на театральной площади (там, где «Курчатов широколобый»). Для более полного подобия Северной столице Озёрску не хватает Атлантов, зато есть их брат Прометей в виде экспрессивной скульптуры, вознесённой над городом. Были и Атланты, но они уже воплотились в проспекты, площади «и в другие долгие дела». Это они на живой плоти своих плеч удерживали уже шатающееся под тяжестью летающих крепостей небо.

В своём нежном возрасте Озёрск не без оснований мог показаться кусочком рая. Зарплата на основном производстве была «шахтёрская», был полный достаток продовольственных товаров, с основного производства в армию не брали. Город рос и в него массированно завозили рабочих и специалистов. Это были, в основном, выпускники техучилищ, совсем ещё молодые люди. Перед въездом в город все они проходили жёсткий медицинский контроль. Встретить в городе человека уважаемого возраста было маловероятно. Поэтому, казалось, что люди в Озёрске не болеют, и не стареют. Чем не райская жизнь?

Город Озёрск начинался со строительства двух главных на то время проспектов - Сталина и Берия.

Имя Сталина на плакатах обычно соседствовало или соединялось дефисом с именем Ленина. А на броне советских танков писалось рядом со словом Родина.

Со временем проспекты переименовали. О Сталине до сих пор пишут книги, снимают фильмы. Имя Берии было вычеркнуто из официальной истории города. И только в архивах комбината на секретных чертежах ещё можно встретить литера ЛБ означающие то, что эти чертежи проверены и подписаны Лаврентием Берия - руководителем атомного проекта, внедрение в жизнь которого обеспечило Красной Армии обладание атомным оружием. А по сути дела решило судьбу страны. Научным руководителем проекта (заместителем Берии по науке) был Игорь Курчатов.

Именно эти люди взвалили на свои плечи основную тяжесть ответственности за выполнение государственного задания, или, как тогда говорили, задания партии и правительства, отлично сознавая, что им грозит в случае неудачи. Особенно остро должен был чувствовать эту ответственность Берия, памятуя о судьбе двух своих предшественников по Наркомату внутренних дел (Ежова и Ягоды).

Понятно, что кандидат на должность руководителя атомного проекта априори обязан был обладать определёнными (даже выдающимися) качествами и положительно проявить себя при решении хотя бы одной задачи, аналогичной по сложности атомному проекту.

А самой грандиозной из решённых большевиками задач была эвакуация промышленности из западных районов страны в восточные. До сих пор никто толком не может объяснить, кто руководил этой стратегической, не имеющей аналогии в мировой практике операцией. И тот факт, что в полной боевой готовности утром 22 июня 1941 года оказались только пограничники и дивизии НКВД - войска непосредственно подчинённые Берии, - говорит о том, что в то время в стране кроме Берии и его ведомства не существовало ни личности, ни института, способных решать задачи аналогичного масштаба. К тому же, Лаврентий Павлович с отличием закончил техникум, а это было серьёзным образованием для страны, в которой половина населения была безграмотна. А в Красной Армии 10 классов приходилось едва ли не на всех её вместе взятых маршалов. Жесточайшие войны, эмиграция и репрессии существенно понизили интеллектуальный потенциал страны.

Тем не менее, была каким-то образом сохранена, развита и вышколена прекрасная плеяда учёных и с выбором научного руководителя проекта особых проблем не было. В определённой мере Курчатова могли бы заменить Нобелевские лауреаты Капица, Ландау и совсем засекреченные Харитон, Сахаров, Келдыш и другие, ещё не проявившие себя специалисты.

Причины отсутствия дефицита научных кадров заключались в том, что учёные (точнее, люди, занимающиеся наукой) богатыми людьми не были, у них нечем было поживиться. Увлечённые наукой, они мало интересовались политикой и не составляли конкуренции тем, кто рвался к власти, или держался за неё. Поэтому их незачем было репрессировать.

Но главной причиной было то, что новый общественный строй при всех своих недостатках обладал и серьёзными достоинствами. Именно в те годы наше образование становилось лучшим в мире.

Для учёбы тогда были серьёзные стимулы. В промышленности зарплата специалистов раза в полтора превышала зарплату рабочих. Молодёжь стремилась в города, а выехать из непаспортизированной сельской местности можно было, только

поступив учиться куда-нибудь, хотя бы в техническое училище. Небогатое государство тратило на образование огромные средства. И небезрезультатно.

Подобрать же людей на высшие руководящие должности было сложнее. Хотя правительственные учреждения уже не кишели выходцами из рядов профессиональных революционеров, которые ничего делать, кроме революций, не умели. Имея колоссальный опыт подпольной борьбы, они быстро освоили приёмы борьбы подковёрной. Утверждая, что «кадры решают всё», Сталин не особенно преуспел в их подборе. Например, его маршалы сдавали в плен своих солдат сотнями тысяч. А кавалер восьми орденов Ленина, биолог и агроном, Президент ВАСХНИЛ Т.Д. Лысенко и слушать ничего не хотел о генетике, считая её буржуазной лженаукой.

А вот с назначением Берии на должность руководителя атомного проекта Сталин не просчитался. Лаврентий Павлович подобрал и оставил после себя команду, о качестве которой можно судить по наградам её членов. Трижды Героями соцтруда стали Курчатов И.В., Харитон Ю.Б., Славский Е.П. дважды Героем стал Бочвар А.А. По звезде Героя получили генералы Музруков Б.Г. - директор комбината и Царевский М.М., начальник строительства.

Время меняет многое, меняются оценки событий минувших дней, в разные времена дают разные, иногда противоположные характеристики ранее жившим людям. Мой дед отступал с Белой Армией до Иркутска и насмотрелся на виселицы чуть ли не на каждой станции Транссибирской магистрали. А теперь Колчак становится чуть ли не национальным героем. В советское время их всех СМИ я больше всего доверял газете Правда. Её коллектив, как мне казалось, следовал совету Бисмарка: «Пишите правду, только правду, но не всю правду». А в те годы, когда нам обещали «лечь на рельсы, выдать по 2 автомобиля каждому» и так далее, казалось, что некоторые наши СМИ взяли на вооружение лозунг другого немца: «Врите как можно больше, чему-нибудь да поверят». Да и сейчас в мире, наверное, не существует совершенно независимых СМИ. Поэтому я привык доверять первоисточникам - непосредственным участникам или свидетелям событий.

Как-то в ранней юности мне, извините, по молодому делу, довелось побывать в гостинице на Парковой улице, которую в те годы называли ещё гостиницей Берии. Это был небольшой особняк, окружённый кирпичным забором со скрипучей железной калиткой. Меня поразила спартанская скромность интерьера особняка.

Мне запомнились часы с боем высотой в человеческий рост. Точно такие же часы имелись в моей лаборатории и приобретены они были по инициативе её первого начальника, ставшего впоследствии академиком. Часов такого размера я больше нигде не встречал. Их уникальные габариты подчёркивали особое отношение их хозяев к такой важной для всего живого форме существования материи как время.

Если интерьер резиденции могущественнейшего соратника Сталина своей скромностью поразил меня, то внешний вид хозяйки гостиницы просто потряс своей испепеляющей неотразимостью. (У нас умеют создавать хорошее настроение высокопоставленным чиновникам).

Во время импровизированного банкета кто-то задал хозяйке дурацкий вопрос. В переводе на дипломатический язык он звучал примерно так: «А Берия обращал на вас внимание?».

«Дурость» вопроса состояла не только в его беспардонности, но и в его ненужности. И так было ясно, что в мире не могло быть мужчины, который не обратил бы внимания на красоту этой женщины.

«Что вы, Лаврентий Павлович был даже очень порядочным человеком», - без тени смущения ответила хозяйка.

И я понял, что она говорила правду.

Вторым первоисточником для меня согласилась послужить Винокурова Анна Николаевна. Ей уже далеко за 80. Она работала конструктором на первом в Евразии реакторе со дня его пуска. На вопрос, кто из великих больше всего вам запомнился, Анна Николаевна ответила: «Конечно Курчатов. Невозможно забыть его необыкновенно чёрные живые глаза, его добрую ослепительную улыбку. Мы звали его купцом первой гильдии, вероятно за массивную золотую цепь от карманных часов, за элегантный костюм-тройку и, конечно, за роскошную, пожалуй, даже не купеческую, а боярскую бороду.

А Берия запомнился блеском своих пенсне. Пренебрегая расстеленной для него, ковровой дорожкой, во главе свиты он шёл по цеху решительной, уверенной (возможно даже самоуверенной походкой).

Берия и Курчатов прошли по «пятачку» (это крышка реактора), на котором ковровой дорожки, естественно, не было». Отсутствие радиофобии у руководителей проекта понравилось Анне Николаевне и её сотрудникам, находившимся на «пятачке»: «В те годы даже документы у нас, атомщиков, в московских клиниках принимались пинцетами».

Лаврентий Павлович и Игорь Васильевич о чём-то поговорили между собой и удалились. Анне Николаевне запомнился направленный на неё удивлённый и очень недовольный взгляд Берии.

На следующий день на реакторе она уже не работала и была переведена во вспомогательный цех. А через два месяца у неё родилась дочь. Кто был инициатором её перевода, она так и не узнала. «Мне кажется, Берия, так как Курчатов в то время безвылазно находился на заводе и мог сделать это раньше».

В день смерти Сталина над архипелагом лагерей взметали в воздух шапки заключённых. При объявлении смерти Берии такого явления не наблюдалось.

Моего деда забрали в 38-м году. Дед, как и большинство арестованных в том году, из лагерей не вернулся. Не было от него и писем.

Из лагерей стали возвращаться позднее, когда Наркомат внутренних дел возглавил Лаврентий Берия. При нём произошло, своего рода, перепрофилирование ГУЛАГа. Ему было придано больше созидательных функций в ущерб его основному предназначению - негласному умерщвлению людей.

Изменился и режим лагерей. Мою будущую жену и её сестрёнку приходил нянчить расконвоированный власовец. Сейчас такое трудно представить. Основной контингент заключённых тогда разительно отличался от нынешнего. В мужских лагерях, в основном, находились те, кому хватило ума не ринуться назад под пулемёты заградотрядов и не хватило мужества, чтобы дождаться, когда их перемешают с землёй бомбы люфтваффе или гусеницы немецких танков.

В женских лагерях большинство женщин сидело за то, что они не смогли не насыпать себе в карман горсточку зерна для своих голодных детей.

Берия не только улучшил обстановку в лагерях, но и сумел создать здоровый климат в коллективах атомной отрасли. Несмотря на жесточайший режим секретности ни в городе, ни на предприятиях никаких репрессий не было. Можно было не только слушать, но и рассказывать любые анекдоты, высказывать любое мнение, в том числе и такое, которое не совпадало с линией партии.

Стараясь перепрофилировать ГУЛАГ, Берия вряд ли исходил из чувства жалости к заключённым. Будучи неглупым человеком, он первым из тех, кто мог как-то повлиять на высшее руководство страны, понял, насколько нерентабелен каторжный труд в уже индустриализованном государстве.

Выйдя из заключения, подавляющее большинство заключённых сумели сделать очень многое. В том числе и то, чего нам сейчас так не хватает. Они успели завести и воспитать по два, три ребёнка.

Мой отчим и хозяин избы, в которой мы квартировали, прошли концлагеря СС и НКВД. Я помню, как придя с работы, они засыпали прямо на полу, не разуваясь. Благодаря такому труду выживал колхоз, и поднималась из руин страна.

Те же круги ада прошёл дядя моей жены Власенко Александр Никитич. Он стал большим писателем и профессором Литературного института имени Горького. Последний раз я его видел на экране телевизора, когда он шёл по институтской алее под руку со своим учеником Расулом Гамзатовым. Дело в том, что абитуриент Гамзатов сделал вид, что не знает русского языка. А преподаватель Власенко, успешно имитируя знание аварского языка, принял у него экзамен, а потом уже на экспрессивном русском убедил комиссионеров в железной необходимости зачисления Гамзатова в институт. (Понятно, что женщин в комиссии не было).

Другой дядя Геннадий Николаевич Куприянов, выйдя из лагеря, тоже успел написать несколько нужных книг. Его на экране телевизора мы можем видеть ежегодно. Он как член военного совета Карельского фронта проходит по Красной площади в первой шеренге Великого Парада Великой Победы.

А сколько сделали другие вышедшие из лагерей, такие как Солженицын, Королёв...

А сколько могли бы сделать те, кто не вышел.

Я не юрист и не экономист и мне трудно ответить на эти вопросы. Но как специалист атомной промышленности могу достаточно смело предполагать, что без решительного вмешательства Берии воплощение в жизнь атомного проекта затянулось бы на многие месяцы.

По плану, утверждённому товарищем Сталиным, страна должна была получить атомное орудие в 1947-1948 году. Прошёл 1948 год, - оружие создано не было. И, как у нас повелось, была создана комиссия по расследованию причин невыполнения плана.

Становилось реальностью то, что советские люди так и не узнают, кто такие были Курчатов, Харитон, Музруков и многие другие. Сгустились тучи и над самим Берией. Но Лаврентию Павловичу хватило порядочности не искать «виновных». Он нашёл в себе мужество пойти к Сталину и, используя свой авторитет, компетентность, а может быть и талант, и даже земляческие отношения сумел сделать почти невозможное - переубедить вождя. И работа комиссии была приостановлена. Это, пожалуй, самый весомый вклад Лаврентия Павловича в становление атомной отрасли страны.

Время меняет многое. Возможно, что последний враг народа Лаврентий Павлович Берия будет считаться первым демократом обустроенной России.

«Революция, как Сатурн пожирает своих детей!

Берегитесь, боги жаждут!»

Пьер Верньо

В середине прошлого века научно-техническая революция породила атомный Молох, который при своем развитии обладал куда более свирепым аппетитом, чем Сатурн. В мифологии карфагенян Молох в одной из своих ипостасей являлся богом войны (наверное, в том числе и войны холодной).

По словам Булата Окуджавы «мы все – войны шальные дети, и генерал и рядовой». А мы, атомщики, находились на самом переднем крае холодной войны и, естественно, несли наибольшие потери.

Атомный Молох пожирал, пожирает и будет еще пожирать не только нас, но и наших детей, и внуков.

Пожирание это, конечно, метафорически, образно. В прозаической же реальности это значит, что создание ядерно-оружейного комплекса и работа на его предприятиях отнимали, отнимают и будут отнимать здоровье у его работников и их потомков, сокращая тем самым им жизнь и ухудшая ее качество.

В качестве примера можно вспомнить жизнь двух великих советских физиков – Абрама Иоффе и Игоря Курчатова. Первоначально научное руководство атомным проектом было предложено Иоффе. Он отказался и руководителем был назначен Курчатов. Иоффе прожил до 80 лет. О том, что его жизнь была активной и творческой говорит тот факт, что звезду Героя Соцтруда он получил лишь в 75 лет. Трижды Герой Курчатов прожил всего шестьдесят.

Как-то на перемене между лекциями один студент высказался: «Можно предположить, что каждая звезда Героя обходилась Курчатову в 10 лет жизни». Преподаватель – непосредственный сотрудник Курчатова – Юрий Ильич Корчемкин – очень вежливо и корректно ответил юноше: «Если бы вы видели руки Игоря Васильевича, то ничего бы не предполагали. Львиную долю облучения он получил до пуска атомных предприятий, работая на ускорителях».

Еще за год до начала работы на ядерно-оружейном комплексе я увидел результат нештатной ситуации, произошедшей на его первенце. Это было в сентябре 1957 года. Нас, учащихся технического училища, направили на уборку урожая в село Некрасово, что на юге Свердловской области. В одну из ночных смен, закончив работу, мы лежали на уже начавшем греться зерне и любовались звездным небом. Вдруг на юго-западе небо заалело. Что это? Возвращается солнце? Постепенно всё небо приобрело темно-красный оттенок и оставалось таким до рассвета. «Северное сияние», - решили мы.

Позднее выяснилось, что это красочное явление было следствием самой тяжелой в истории человечества техногенной катастрофой: взорвалась емкость с радиоактивными отходами. Случилось это на предприятии, на котором многим из нас предстояло работать. Но до этого был еще год учебы, год содержательной, захватывающе интересной жизни…

Мы входили в мир большого города с его огромными заводами, театрами, стадионами и катками. Сокурсники-свердловчане очень дружелюбно и даже нежно отнеслись к нам. Никогда не показывали, что они в чем-то превосходят нас, деревенских парней. Многие из них окончили музыкальные школы, изостудии, учились заочно в университетах, были прекрасными спортсменами. Преподаватели учебой нас не перегружали. Мне даже кажется, что они главным считали контроль над нашим становлением и давали возможность стать самостоятельными, адаптироваться к городской жизни. А корпение над учебниками, рефератами, докладами, дипломами в техникумах, институтах, аспирантурах у нас было еще впереди.

Я с благодарностью вспоминаю месяцы, проведенные в училище, своих однокашников, учителей. Через много лет, на курсах повышения квалификации инженеров, на вопрос преподавателя: «Что вы оканчивали?» - я с гордостью ответил: «Техническое училище № 6 города Свердловска». Мне довелось еще кое-где подучиться, но лучше, чем в этом училище, меня уже нигде не учили.

В конце ознакомительного урока преподаватель к.т.н. Комаров сказал: «Ну, а вам, Владимир Фокеевич, мы, конечно, не можем обещать такого качественного обучения, какое вы получили в техническом училище, но обещаем, что будем стараться».

Такая аттестация тех. училища была не только шуткой, но и признательностью его преподавательскому составу за привитую нам тягу к знаниям, признанием его профессионализма. Из двенадцати выпускников тех. училища № 6, направленных на работу на п/я-21, 10 стали инженерами, один – кандидатом наук.

Руководителями высшего ранга стали

Алексей Коллегов – зам. главного инженера реакторного завода,

Анатолий Мырзин – зам. главного инженера предприятия п/я-21.

Вклад в развитее производства, сделанный Анатолием Илларионовым, защищен пятью авторскими свидетельствами, Орденом Красного Знамени отмечен труд Юрия Барышева… При первом же появлении на заводе мы покорили коллектив своей дисциплинированностью, явившись в отапливаемое помещение в фуфайках и зимних шапках. Дело в том, что какой-то дядечка в санпропускнике порекомендовал нам их надеть, чтобы «альфушки» нас не сильно стукали… Рекомендация «если ты даже случайно вспотел, немедленно покажись начальнику» осталась невыполненной, так как на работе, на которую нас определили, упариться было сложно. В служебном телефонном справочнике, что лежал на пульте управления, я встретил «народную» расшифровку аббревиатур некоторых абонентов. Например,

«РМЦ – рвачи»

«ВЛКСМ – трепачи»

«Служба «Д» - служба дремлющих».

В «службе дремлющих» нам и предстояло работать лаборантами-дозиметристами. Эта служба занималась мониторингом радиационной обстановки, вела контроль за работами в условиях повышенной радиации, чтобы не допустить облучения персонала свыше предельно допустимых доз. В то время предельно допустимая доза по гамма-излучению равнялась 0,2 рентгена за день. Нейтронное, мягкое гамма-излучение, а также внутреннее поступление альфа-активных изотопов через легкие не учитывались вообще. Естественно, что все работы в зонах повышенной радиации велись по специальным разрешениям-допускам, в которых указывалось время, за которое работник получит предельно допустимую дозу облучения. Это время рассчитывалось и контролировалось дозиметристами. Перед началом слесарных и сварочных работ проводились работы подготовительные, при которых ликвидировались разливы, отмывалось и защищалось свинцом оборудование. Этим обычно занимались солдаты, работавшие из расчета 50 рентген за время прохождения срочной службы. Несмотря на такую серьезную подготовку, не всегда удавалось увеличить время допуска больше нескольких минут. А что может сделать сварщик за три минуты? Опуститься в каньон аппарата, отыскать нужную трубу, занять удобную позицию, зажечь дугу, гореть которой осталась одна минута.

А для того, чтобы наложить качественный шов, необходимо, чтобы дуга горела не менее четырех минут. Значит, общая дозовая нагрузка составит 0,2х4=0,8 рентгена. Если шов наложит один сварщик, то его дозовая нагрузка составит 0,4 рентгена. Понятно, что во втором случае средняя дозовая нагрузка на одного сварщика будет меньше в два раза, а бригада сможет выполнить больший объем работы. Но в этом случае о переоблучении будет доложено главному инженеру, последуют санкции, премии не получат ни сварщик, ни мастер, ни дозиметрист. Если все будут работать по первому варианту, то сварщиков просто не хватит. Значит, завод может не выполнить план. Не получит премию ни рабочий, ни главный инженер, и может быть инициирован вопрос о его соответствии занимаемой должности.

Особенно в сложном положении находились мастера-механики. Им необходимо не только провести ремонт, но и проверить его качество. Если останется незамеченной какая-нибудь недоделка или неточность, то снова придется вскрывать защиту, а это почти то же самое, что и хирургу вскрывать шов, на котором только что был сделан последний стежок.

Для контроля за облучением персонала использовались карманные дозиметры. С виду это были небольшие пластмассовые кассеты со вставленной в них фотопленкой. Слово «кассета» стало рабочим названием этих дозиметров. Фотопленки периодически проявлялись, и по степени их потемнения (засветки) определялась доза облучения их владельца. В нештатной ситуации не всегда получалось рассчитать время допуска. Например, при механической перегрузке блочков (твэлов) из железнодорожного контейнера в аппарат из-за ошибки оператора или сбоя автоматики блочки рассыпались по полу цеха, минуя аппарат. Сбрасывались они в аппарат уже вручную совковыми лопатами. Время допуска измерялось секундами и рассчитать его было практически невозможно из-за неоднородности радиационного поля и стремительного его изменения в ходе работы.

Чтобы не стать «сигналистами» («сигналистами» назывались работники, получившие дозу облучения больше 0,2 рентген), люди выкладывали кассеты, сдавая их начальнику смены или дозиметристу. Это напоминало мне кадры военной кинохроники, где разведчики сдают документы и ордена, уходя в тыл противника…

Страна за пределами территории города называлась «большой землей». Заводы предприятия назывались по фамилиям их директоров. Например, радиохимический завод именовался «хозяйством Митрофанова». Уборочная страда – «битвой за урожай», гонка вооружений – «холодной войной». А на войне, как на войне, какой бы она ни была, люди открываются быстро и все их достоинства и недостатки – как на ладони. Ранее я рассказывал о комиссаре, который смертельно боялся «кукушек» и патологически бережно относился к своей жизни. Примерно так же бережно относился к своему здоровью и начальник службы «Д» Петр Михайлович Хизовец. Его практически невозможно было встретить на рабочих местах аппаратчиков, слесарей и сварщиков, то есть тех работников, которые несли основную тяжесть дозовых нагрузок. В столовой он по несколько минут протирал свои ложку и вилку. Здоровье же подчиненных его мало волновало

В качестве примера приведу ту же разгрузку блочков. Полнота выгрузки определялась измерением мощности гамма-излучения исходящего из внутренней емкости контейнера. В реальности же внутренняя поверхность контейнеров загрязнялась радиоактивными веществами до такой степени, что гамма-фон пустого контейнера оказывался больше, чем заполненного, и наоборот. Отправка же незагруженного контейнера обратно могла вызвать нештатную ситуацию на отправителе – реакторном заводе. Поэтому мы, лаборанты, вынуждены были проводить и визуальный контроль. Проще говоря, заглядывать во внутренности контейнеров. А так как кассеты находились в карманах, наши головы получали неконтролируемые дозы облучения, избежать которых было несложно, если бы начальство прислушалось к рацпредложениям, которые мы несколько раз подавали. К примеру, можно было использовать редкостную для того времени телекамеру , которая находилась в том же помещении. Но начальник службы на наши просьбы и предложения не реагировал. Таких «Хизовцов» на заводе было не так уж и много. Большинство инженеров о деле заботились больше, чем о своем здоровье.

Однажды я пришел в цех раньше обычного. Я тогда руководил бригадой дозиметристов и непосредственно отвечал за радиационную безопасность персонала цеха. Обходя цех, я обнаружил, что на одном из аппаратов ведутся ремонтные работы. С прошлой оперативки я знал о предстоящем ремонте этого аппарата и заранее попросил своих сотрудников провести замеры радиационной обстановки на этом участке цеха, чтобы на следующей оперативке доложить о том, сколько людей потребуется для проведения этой работы. Сосчитав количество работников, я оценил ожидаемые дозы облучения, которые они получат, работая без кассет. Получалось не больше двух норм. Я ушел, чтобы не мешать бригаде заканчивать свою работу. Не написал я и официальную докладную, а после оперативки с глазу на глаз доложил начальнику цеха Кокорину – будущему директору Красноярского комбината – о том, что ремонтные работы под руководством механика цеха Сопельника проводились без оформления допуска. Кокорин засомневался. Мол, я мог ошибиться, ведь Сопельняк – мужик серьезный и для него подобное упущение невозможно. На это я лишь пожал плечами, соглашаясь с начальством: ему, конечно, серьезность «мужика Сопельняка» виднее, и извинился за вероятную ошибку. Кстати, и Сопельняк, и Кокорин были кавалерами ордена Ленина.

А через пару месяцев Кокорин вызвал меня в свой кабинет и спросил, какой у меня оклад. Я ответил: «Сто пятнадцать рублей». Он положил передо мной лист бумаги и сказал: «Пиши заявление директору: прошу повысить мне оклад до 150 рублей. Я подпишу». Похоже, серьезность мужика Сопельняка всё же подкачала…

При разговоре ветераны производства, как пример беззаветного служения своему делу, часто называли своего главного инженера И.К.Носова. Вспоминали, как, сменяя друг друга, работали бригады ремонтников, и как бессменно находился с ними главный инженер.

Его дочь – врач заводской поликлиники, работая с документами, поинтересовалась количеством рентген, набранных отцом. В его истории болезни, ставшей к пятидесяти годам историей смерти, в графе «количество рентген» стояла цифра «0». Это значит, что он не пользовался кассетами вообще. Такая самоотверженность осталась в нем с тех лет, когда главным был лозунг: «Всё для фронта, всё для победы». А на войне, как на войне – без потерь не бывает. Даже, если это война – «холодная»…

И командиры нашего производства в большинстве своем в готовности пойти на самопожертвование не уступали своим боевым товарищам.

Мне кажется несправедливой отмена обращения к русскому офицеру «Ваше благородие». Кроме того, что такое обращение указывало на аристократичность происхождения, оно, к тому же предполагало и требовало от офицера благородного отношения к своим солдатам и к побежденному противнику. Об исключительном мужестве и благородстве офицеров потерпевшей аварию атомной субмарины мне рассказывал врач-гематолог кандидат медицинских наук В.А. Шалагинов. Он был вызван в шестую клинику (союзный центр радиационной патологии в Москве) для спасения шести моряков. Они лежали в отдельных изолированных боксах и мучительно и неотвратимо умирали. Некоторое время моряки еще перестукивались, поддерживая между собой связь с помощью азбуки Морзе. И вот настало время, и в палате остался один командир. Он как-то нашел в себе силы и здесь остаться верным морской традиции: жизнь, как корабль, он тоже покидало последним. Проститься с ним пришли все медики, пытавшиеся вырвать из лап смерти всех шестерых моряков. Он лежал с закрытыми глазами. В абсолютной тишине слышался медленный стук, похожий на затихающее биение сердца. Это командир субмарины, не в силах говорить отстукивал свои последние слова, свой последний призыв. Присутствующий каперанг (капитан первого ранга) медицинской службы перевел морзянку: «В отсеках, кто еще жив, отзовитесь, кто еще жив, отзовитесь…» Каперанг отстучал по крышке гермокамеры: «Держись, командир, мы еще с тобой поживем». Улыбка скользнула по пересохшим губам морского офицера, и его рука, как подрубленная упала на постель. Слезы сдержать не мог никто. Я не знаю, есть ли где-нибудь памятник этим офицерам, которые не позволили матросам-срочникам пойти в реакторный отсек субмарины, а навсегда ушли в него сами. И спасли корабль и его экипаж…

Я видел, как плачут навзрыд мужчины. Это были коллеги Льва Сапожникова – начальника смен одного из основных цехов нашего предприятия. А заплакали они после того, как было зачитано его последнее письмо жене из той же шестой клиники, где врачи спасали его после тяжелейшей радиационной аварии, которую он пытался предотвратить.

Его последними словами, обращенными к жене были: «…Кажется, пришло время прощаться, постарайся выйти замуж. Ради наших детей».

Высокая комиссия, расследуя эту аварию, нашла в действиях Сапожникова элемент несоответствия действующему техрегламенту. Коллеги Сапожникова никогда так не считали и не считают. Прошло 40 лет, а цехе, словно мемориальная доска висит грамота с лаконичной надписью: «Здесь работает смена Сапожникова – коллектив коммунистического труда».

Следующую однотипную аварию (дай Бог, последнюю) ликвидировали трое: оператор Б.Багаутдинов и два заместителя главного инженера завода Г.С.Стародубцем и Д.А.Олоничев. в неофициальном табеле рангов должности начальника смены и заместителя главного инженера по своей значимости вполне соответствовали должностям, которые занимали полковники, а может быть и генералы. И если учесть тот факт, что при штурме Берлина встретить на переднем крае офицера в звании старше капитана было практически невозможно, то выражение «на войне, как на войне» для ветеранов войны «холодной» может показаться некорректным. У нас бывало покруче. И наши «генералы» не прятались за спины своих подчиненных.

Реальную крутизну положения можно показать на судьбе переносного дозиметрического прибора «Карагач», который предназначался для измерения гамма-излучения мощностью до 10 000 микрорентген в секунду. Заводские умельцы модернизировали этот прибор, на порядок увеличив предел его измерения. Но реальные гамма-поля были такими, что в них зашкаливали и эти модернизированные приборы.

Весь мир обошла фотография «Комбат», на которой политрук широким замахом пистолета поднимает в атаку своих бойцов.

Мне запомнились кадры кинохроники, где молодой лейтенант со слезами на глазах за шиворот отрывает бойцов от земли.

Мне тоже приходилось буквально за шиворот отдирать особо ретивых работников, от ремонтируемых ими аппаратов, после того, как уже закончилось время допуска.

С тех пор прошли десятилетия. При средней 58-летней продолжительности жизни мужчин в нашей стране средний возраст работников основных цехов нашего предприятия до кризиса приближался к 50-та годам. За исключением Алексея Мельникова, все мои однокашники живы и относительно здоровы, никто не ушел на инвалидность. На следующий год, даст Бог, мы разменяем восьмой десяток.

Кстати, средняя продолжительность жизни ликвидаторов Чернобыльской аварии равняется 41 году. Приведенные цифры дают основания полагать, что нам, дозиметристам, что-то удалось сделать в обеспечении радиационной безопасности на «Маяке»…

Нам снега тяжелую осыпь

Ветры в лицо не швыряют,

Но вы не смотрите косо:

И мы на переднем крае.

Нам светят лучи другие,

Мы в другие уходим поля…

За нами – тоже Россия.

А может, и вся земля.

Это стихотворение восемнадцатилетнего Эдуарда Марченко – моего коллеги и ровесника. Он как и Алексей Мельников безвозвратно ушел в смертельные поля радиации взорвавшегося реактора Чернобыльской АЭС.

Судя по потерям, служба радиационной безопасности там была не на высоте. Это слишком вежливая характеристика. Когда мы, профессионалы, смотрели репортажи с Чернобыльской АЭС, нас охватывал ужас: что это – глупость или преступление?!

Например, показывали довольные лица парней, только водрузивших красное знамя на трубу блока взорванного реактора. Ясно, что они на несколько лет сократили свою жизнь. Чему радовались люди?

Особенно грустно было видеть цепочку солдат с ведрами, в которые они собирали разбросанные взрывом блочки (твэлы). Собирали, как грибы: медленно, вальяжно. Мы-то знали, что достаточно несколько минут подержать блочок в руке, чтобы получить радиационный ожог кисти, который не заживет всю жизнь. У нас такие случаи были.

Почему же взорвался новейший реактор? В нашем министерстве три десятка однотипных с ним реакторов без единой серьезной аварии работали более тридцати лет. А тут еще все АЭС из Министерства среднего машиностроения (Средмаша) были переданы в Министерство энергетики, чей персонал, естественно, не обладал необходимой квалификацией и знаниями. Вчерашний оператор машинного доения, к примеру, мог стать оператором центрального зала реактора…Авария в Чернобыле произошла в 1986 году, а за год до этого, в г.Юрмале латвийские парни трясли меня за грудки и зло спрашивали: «Зачем вы пришли к нам со своими колхозами?» А в Ялте украинские мужики злобно цедили сквозь зубы: «Москали, понаехали тут…»

Такое отношение на бытовом уровне насаждалось к русским в ряде союзных республик.

Подготовка к развалу страны шла на государственном уровне. Именно в эти годы большинство инженеров атомной отрасли побывали на курсах повышения квалификации. Большинство преподавателей восхваляли совершенные технологии и великолепное оборудование в Соединенных Штатах. О людях Америки они не говорили. Думаю, сравнение было бы не в пользу американцев. Общество потребителей вряд ли осуществило бы главную стратегическую операцию, подобную той, которую провели советские люди во время Великой Отечественной войны. Я говорю об эвакуации почти всей промышленности из центра страны в восточные районы. Мне кажется, что создание и массированное производство атомного оружия обескровленной страной по сложности и масштабу, пожалуй, сопоставимо с этим перебазированием промышленности в сороковых годах ХХ века.

Помню, все обсуждали приезд к нам «супершпиона» Абеля. Почему-то читается, что это он обеспечил получение Советским Союзом всех секретов атомного оружия. Знающие люди говорят, что советские атомные технологии в точности повторяют американские. Совпадали даже номера комнат в зданиях реакторных заводов. Трудно поверить, что наша разведка сумела добыть и доставить в СССР чуть ли не эшелоны документации. Еще труднее представить что американские контрразведчики оказались такими ротозеями. Наиболее вероятно, что американские руководители тонко и умно провели утечку информации, чтобы у их советских коллег не опускались руки перед масштабностью и стоимостью проекта. А об этой стоимости говорит тот факт, что американцы на строительстве ускорителя использовали весь запас серебра из Гохрана. После решения проблемы все серебро было переплавлено в слитки и возвращено в хранилище. Китай же не позволили втянуть себя в гонку вооружений, и до сих пор пользуется плодами этого решения.

Мне кажется, у Советского Союза была реальная возможность избежать участия и во Второй мировой войне. В высшем военном руководстве Германии до последнего мирного дня не было единого мнения насчет войны с СССР. Количество сторонников войны и ее противников было равным. Еще в апреле сторонники войны были, видимо, в меньшинстве, иначе Гитлер не бросил бы значительную часть своих дивизий на Балканы. Но дальнейшее сосредоточение Советских дивизий в мощнейших, нацеленных в самое сердце Германии группировках, совершенно беззащитных с флангов, явилось катализатором внезапного, опережающего наступления.

В 2008 году в отделе кадров ПО «Маяк» мне выдали (на руки) трудовую книжку. В ней всего две записи: «Принят». «Уволен». Между этими записями полвека. Время жить воспоминаниями...

«В срок иной иною датой разделён издавна труд. Города сдают солдаты. Генералы их берут».

...много знающими и много сделавшими, героями соцтруда, лауреатами Ленинских и Государственных премий, кавалерами высших правительственных наград. Их мемуары сквозят благодарностью судьбе (чаще партии) за то, что они оказались в нужном месте в нужный момент, а также гордостью (кстати, весьма заслуженной) за своей вклад в безопасность страны, и уверенность в том, что они сделали очень нужное дело.

Мне, сменному инженеру, вроде бы не по рангу писать воспоминания, но я всё же решился, надеясь, что читателю может быть интересным мнение рядового участника холодной войны.

Хемингуэй как-то сказал, что «гражданская война - это не война, а болезнь общества».

А на войне как на войне. И по сути своей не так уж и важно, какая это война гражданская, мировая или холодная. Любая из них без жертв не бывает.

Создание ядерного оружия и средств его доставки, перешедшие в гонку вооружений стало наиболее затратной составляющей холодной войны. Страшный стресс похоронок Великой Отечественной вначале пытались сгладить высокопарной фразой «Погиб за честь и независимость нашей Родины». Потом заменили её фразой «Пал смертью храбрых».

И действительно каждый вышедший из заводских ворот танк нёс на своей броне освобождение находящимся в оккупации народам.

Во время же холодной войны, да и сейчас тоже, ввод в эксплуатацию новой субмарины или бомбардировщика означает недовыпуск многих сотен тракторов, комбайнов и, так далее, а, значит, увеличивает продовольственную зависимость страны. И не только продовольственную.

А может быть, атомное оружие не так уж и нужно нам - живут же как-то без него другие страны? Кстати, живут неплохо, позволяя себе предъявлять нам территориальные претензии, воровать наш газ, диктовать цены, по которым им выгодно покупать его у нас. А наличие колоссального ядерного потенциала, как оказалось, вовсе не гарантировало нас от агрессии со стороны даже не процветающего наногосударства.

Тем более, что атомное оружие, как и любое другое, представляет опасность и самому владельцу. Особенно в нашей стране, где, подчас, случаются аварии такие, каких и отродясь, и нигде не было.

Американцы это поняли и оказывают нам серьёзную помощь в обеспечение охраны ядерных объектов.

С изменением форм собственности и общественного строя Россия стала представлять определённую потенциальную угрозу другим странам. А чем мы теперь хуже, или лучше американцев? Если бы не «Буря в пустыне» можно было бы не придавать значения словам Маркса о том, что нет такого преступления, на которое не пойдёт капитал ради прибыли. Но капитал он и в Африке капитал, и в России тоже. Михаил Саакашвили и его западные покровители, видимо, не читали Маркса, и поэтому то, что молодой российский капитал показал бронированные зубы, помноженные на традиционное мужество российского солдата, оказалось для них полной неожиданностью. Меня же покорило благородство нашего командования. Они не мешали бегству грузинской армии. Хотя в горах от десантников убежать невозможно. Потери грузинской армии оказались относительно небольшими, но всё равно печально, ведь это же потомки Багратиона и Кантарии.

Новый общественный строй (точнее, старый и почти забытый), видимо, не исключает подобных конфликтов, и российский капитал не сможет оставаться в стороне от них. А наличие же находящегося в полной боевой готовности и непрерывно совершенствующегося российского ядерного оружия, если и не исключает вмешательство в эти конфликты третьих стран, то серьёзно уменьшит его эффективность. Так что ядерное оружие нам нужно и сейчас, и в отдалённом будущем.

Бисмарк говорил: «Штыками можно сделать многое, но на них долго не усилишь». На ядерных же боеголовках усидеть можно и, на мой взгляд, достаточно комфортно под ракетно-ядерным щитом не сидели, а работали умно и расчётливо наши авиастроители. Выпускаемые авиапромом «Сухие» и «МИГи» разлетелись по миру, практически не поступая в ВВС России. На полуденные деньги велись конструкторские работы, совершенствовалась технология. И вот уже почти на взлётной полосе истребитель пятого поколения и уже пробуют крылья новейшие модификации пассажирских лайнеров.

Авиапром - это, пожалуй, единственная отрасль, чьи руководители успешно отстаивают национальные интересы. Автомобилестроители же срочно закупают заводы, собирающие автомобили, нет чтобы вспомнить опыты большевиков 30-ых годов, которые покупали заводы заводов. Срочно тянутся нефте- и газопроводы, создаётся впечатление, что Россия стремится как можно скорее избавиться от природных запасов углеводородного сырья.

И самым печальным для атомщиков явилось подписанное Черномырдиным соглашение о продаже 500 тонн урана Соединённым Штатам. Это в пересчёте на стопроцентное содержание изотопа U235. Для получения этого урана работали рудники и шахты Эстонии, ГДР, Польши, Чехословакии, Украины, Казахстана. Построены, часто в безводных пустынях, прекрасные города: Лермонтов, Шевченко, Навои, Заравшан, Учкудук, Карабалты и другие.

Затрачены колоссальные людские резервы, подорвано здоровье многих тысяч людей, нанесён ущерб экологии и даже ландшафту. Например: Эстония такая маленькая, что, пожалуй, двум шагающим или роторным экскаваторам и развернуться вроде бы и негде. Уран нам потребуется, поэтому мы вынуждены будем строить новые шахты и рудники, заводы и города, только уже где-нибудь за полярным кругом, так как почти все крупные и легкодоступные месторождения урана остались за пределами России.

Так что продаём мы уран по дешёвке по сравнению с тем, во сколько будет обходиться нам его будущая добыча.

Кто-то из известных писателей, кажется Эрих Мария Ремарк, сказал, что мужчина имеет право рисковать только своей жизнью. Согласно этому высказыванию, женщина такого права не имеет. И это справедливо, ведь она же мать, пусть даже потенциальная и несёт ответственность за здоровье и жизнь своих детей.

В книге воспоминаний Лии Павловны Сохиной «Плутоний в девичьих руках» помещены фотографии 8 начальников смен одного из отджелений Химико-металлургического завода. Все они молодые цветущие женщины. Шестеро из них награждены орденами Ленина. По штату в отделении числилось 5 начальников смен. Были ли где-нибудь коллективы, чей труд был так высоко оценен? Среди мужских коллективов были. Как-то мне попалась фотография 1944 года. На ней на Графской пристани Севастополя запечатлена эскадрилья Ашет хан Султана -12 Героев Советского Союза. Здесь же, на главном рубеже холодной войны победы обеспечивала, в основном, интеллектом вчерашних студенток. Юношей в институты не брали, их брали на фронт.

Мне не пришлось видеть этих девушек в расцвете лет, но уверен, что в жизни они не менее красивы, чем на фотографиях. Для такой уверенности у меня есть серьёзные основания — я работал с дочерьми некоторых из них. Особенно мне запомнились сестры Березины - Татьяна и Надежда. Татьяна - лучший лаборант Министерства. Вполне возможно, что за время её работы не было такого промежутка времени, когда бы её фотография не висела на какой-нибудь доске почёта или Аллее трудовой слав. Надежда была моей коллегой. Она обладала высокой квалификацией и абсолютной порядочностью, поэтому работать с ней было комфортно. Не скрою - и приятно: у неё были синие-синие глаза, такие, на которые наглядеться невозможно.

А когда я смотрел на них долго, то они начинали казаться мне кусочками впервые увиденными мной моря. Надежда уволилась года три назад и вскоре умерла. Без кусочков моря кабинет сменных инженеров как-то опустел как пустеет небо когда улетают стрижи. Мама Надежды работала в спецвредных условиях до самого декретного отпуска, что не могло не сказаться на продолжительности жизни её дочери.

Преподаватели физкультуры и тренера детских спортивных школ нашего города сетуют на частые переломы костей у своих воспитанников, причём кости у детей работников комбината ломаются раза в 2 чаще, чем у тех детей, чьи родители на комбинате не работали. Повышенная хрупкость костей у детей наблюдалась и тогда, когда женщины моложе 35 лет на комбинат не принимались. Значит, молодые мужчины тоже не имеют права рисковать не только своей жизнью, но и здоровьем, потому они, как и молодые женщины, в конечном счёте, рискуют здоровьем, качеством и продолжительностью жизни своих детей и внуков.

«Твоя пылинка тебя найдёт», - говорил академик Легасов, имея в виду пылинку девяносто четвёртого элемента системы Д.И.Менделеева с глубокой проницательностью названным плутонием в честь греческого бога Плутона - властелина подземного царства мёртвых. Этот химический элемент уже по определению требует к себе осторожного и внимательного обращения, даже сейчас, когда безопасность труда в атомной промышленности улучшена многократно. Например: дневная норма по гамма-облучению равнялась 0,5 рентген, теперь же пяти рентгенам равняется годовая. Нам, группе выпускников ТУ № 6 города Свердловска, и прибывшим на комбинат в 1958 году, повезло в том, что во всех его основных цехах буквально за несколько месяцев до нашего появления стало обязательным использование респираторов типа «лепесток», изготовленных из ткани академика Петрянова.

Изобретение этого респиратора по эффективности сохранения здоровья, жизни людей модно сравнить с изобретением пенициллина во время Первой Мировой войны. По паспорту «лепесток» должен задерживать до 99,9% аэрозолей плутония из проходящего через него воздуха. На будущий год мы, выпускники ТУ-6 – дай Бог! – доживём до библейского возраста (до 70 лет). Из 12 человек 11 живы и относительно здоровы (во всяком случае, на инвалидность пока ещё никто из нас не уходил). Умер один - Алексей Мельников. Но в его судьбе основную роль сыграли рентгены, полученные им во время двух командировок на Чернобыльскую АЭС. Причин такого «долгожития», по-моему, несколько. Во-первых, сказался серьёзный медицинский отбор при приёме на работу. Во-вторых, мы не курили и не имели проблем с алкоголем.

С нами получилось то же, что и с жителями Хиросимы, пострадавшими при атомной бомбардировке. Они живут дольше среднестатистических японцев, так как окружены вниманием государства. О внимании государства к атомщикам можно судить по тому факту, что на радиохимическом заводе со времени его пуска 4 раза менялась технология, с каждым становясь более безопасной. На химико-металлургическом заводе в 1970 году был запущен цех с трёхзонной планировкой. По этому поводу у КВНщиков была реприза:

Пройдут года и наши внуки

Оценят техники прогресс,

Здесь чудеса, здесь наши руки

Давно сменили на протез.

Это к тому, что в цехе были установлены манипуляторы - своего рода механические руки, которые с высокой точностью повторяют все движения рук оператора: он может находиться даже в другом помещении, вне зоны повышенной радиации.

Использование манипуляторов позволило настолько улучшить дозиметрическую обстановку в цехе, что отпала необходимость использования «лепестка» в его операторской зоне. Понятно, что строительство этого цеха «влетело в копеечку». Мне запомнился плакат на металлургической цепочке, гласивший: «Стоимость одного манипулятора равна стоимости 12-ти автомобилей «Москвич».

Насколько мне известно, цех аналогов в мире не имеет.

По-своему уникальна и аналитическая лаборатория химико-металлургического завода. В ней львиная доля примесей выдаётся на спектрографах, изготовленных в середине прошлого века. Стыдно? Да ничуть! По мне, так за державу приятно. Во-первых, такой былинный срок эксплуатации спектрографов положительно характеризует уровень отечественного аналитического приборостроения, а также говорит о высоком профессионализме аналитиков, которые на таком ветхозаветном оборудовании обеспечивают своевременное и качественное проведение анализов.

Во-вторых, тот факт, что наши руководители предпочитали закупать манипуляторы вместо спектрографов говорит о том, что о здоровье людей они думали в первую очередь. Для осуществления контракта по продаже 500 тонн урана на химико-металлургический завод приезжали и ещё продолжают приезжать американские специалисты на аналогичных предприятиях Америки. Их поразило состояние техники безопасности на этих предприятиях. Ни о какой трёхзонной планировке там речи не идёт. Места, где производятся работы с плутонием, отгораживаются от основного цеха занавесками из полиэтиленовой плёнки. Видимо, «ихним» работодателям выгоднее повышать зарплату своим работникам, чем тратить деньги на более совершенное оборудование. А о зарплате американских атомщиков можно косвенно судить по размеру их командировочных. А им их платят по 500 долларов за день.

Американцам очень нравятся наши уральские синицы, они как дети визжат от восторга, когда эти юркие птахи садятся им на ладони, чтобы схватить семечко.

Американцам сразу бросилось в глаза то, что на заводе работает много молодых и красивых женщин. Но они не могли понять, почему никто из них не выходит замуж. Видимо, в Соединённых Штатах в атомной промышленности работают только те женщины, которые по какой-то причине не вышли замуж. В своих воспоминаниях мемуаристы подспудно отвечают на вопрос: что Вам больше всего запомнилось в прожитой жизни, и уж совсем на комсомольский вопрос - что бы вы в первую очередь сделали, если бы вам представилась возможность начать жизнь сначала».

Запомнились, конечно, люди. В первую очередь сотрудники радиохимического завода - старого, не вновь построенного. Им была присуща какая-то внутренняя готовность к подвигу. В условиях хорошо отлаженного производства подвигу места быть не должно. Но производство атомного оружия тогда только налаживалось. А работа - это часть жизни.

Мы все живём в земном времени, которое для всех одно и может измеряться очень точно. У физиков есть понятие «пространство - время».

Наверное, существует или будет признано существование понятия «жизнь - время». Для неживой материи, понятно, время не существует.

Мне нравится стихотворение В.Высоцкого о погибшем лётчике, - том, который «садился на брюхо, но не ползал на нём». Там есть такие строчки:

Кто-то сухо и чётко

Отсчитал нам часы

Нашей жизни короткой,

Как бетон полосы.

Наверное, в каждом из нас (как и во всём живом) есть какой-то биологический хронограф с третьей стрелкой, как у будильника. И этот кто-то запустил этот механизм при нашем зачатии, а третью стрелку установил в районе 80 лет. Сам человек может сдвинуть эту стрелку как в сторону больших цифр, так и в сторону меньших цифр - это запросто. Например. Курильщики сдвигают её, в среднем, на 7 лет. Люди, занимающиеся большим спортом (портом высоких достижений), сокращают свою жизнь лет на 10.

При контроле времени допуска мне было тягостно смотреть на стрелку секундомера и знать, что каждая секунда, проведённая ремонтником в зоне повышенной радиации, эквивалентна тем десяткам секунд, на которые сократится его жизнь. Так что нелёгок хлеб у «шоколадников».

А у кого он лёгкий?

Я не был в шахте, но о работе шахтёров могу сказать по пребыванию в шахтёрском санатории Верхмулинска. Я долго думал: для чего в его палатах кроме кроватей имеются ещё и большие мягкие кресла? Оказалось, что в них спят (естественно, сидя) некоторые ещё достаточно молодые шахтёры, страдающие силикозом - профессиональным заболеванием. А спать лёжа они не могут, так как периодически закашливаются, или задыхаются.

Довелось мне побывать и в мартеновском цехе, будучи на курсах повышения квалификации. То ли из-за перепада температур (на улице было минус тридцать), то ли из-за большой концентрации паров серы в атмосфере цеха половина курсантов на следующий день на лекцию не явилась: кашляли почти все. Не очень комфортно чувствовал себя я и в основном цехе ткацкой сборки. Ткацкий цех - это огромный зал, в котором работают десятки, если даже не сотни, станков. Эти станки создают такой шум, что ткачихи могут работать только в берушах, а разговаривают друг с другом только с помощью громкоговорителей. Особенно не понравилось мне то, что в цехе стоит такая дымка из мельчайших волокон тканей, что трудно разглядеть те, кто работает в противоположной стороне зала.

Так что условия работы атомщиков на большинстве их рабочих мест в настоящее время не более трудные и опасные, чем в других отраслях промышленности.

Руководство страны по-прежнему с пониманием относится к нуждам атомщиков. Мы даже как-то и не заметили кризиса. Зарплата не только не задерживалась, но ещё и индексировалась. Никого не сокращали, а уходящие на пенсию ветераны получали солидное выходное пособие, на которое можно было купить новый автомобиль отечественного производства, а работники ядерного оружейного комплекса получают достойную пенсию. Всё это приятно, и не только потому, что наш труд достойно оценивается, но и потому, что в действиях руководства страны чувствуется определённый патриотический вектор.

Мне очень нравится ездить на поездах. Я с юношеским восторгом смотрел на неоглядные просторы Родины. На перронах приятно было видеть загорелые лица отпускников и безумно счастливые лица подвыпивших дембелей. Радовали глаз и грузовые составы, на чьих платформах находились тракторы и комбайны, станки и детали крупных агрегатов. Сейчас же все товарные станции и полустанки буквально забиты нефтяными цистернами. Кажется, что в стране, кроме нефти, не производится ничего.

Можно представить себе, какие чувства обуревают экс-президента Путина при виде такой картины (если, конечно, он ездит на поездах). Ведь, по его образному выражению, он «восемь лет работал, как галерный раб». Слово «галерный» характеризует не должность (по должности он был вторым, после Бога, на корабле), а напряжённость труда.

Почему же страна, несмотря на самоотверженный труд её руководителя, оказалась в жесточайшем кризисе?

По-моему, дело не в Президенте, точнее, не только в Президенте, и не в том общественном строе, в котором мы оказались, а в том, что слишком сильный удар был нанесён руками Гайдара, Явлинского, Чубайса... по всем институтам некогда могучей державы. Недавно образовавшийся тандем главных руководителей страны энергично ищет пути выхода из кризиса и точки роста экономики. Не имея специального образования ни в политике, ни в экономике я не вижу никаких путей и точек. По мне, так нужен фундамент, или хотя бы прослойка, на которые можно опереться. Насколько я помню, в послевоенные годы считалось, что у нас существуют два класса: класс рабочих и класс крестьян, а также прослойка интеллигенции. В сельской местности к ней относились учителя и медицинские работники. Несмотря на страшные потери, разруху и послевоенный голод страна сумела сохранить эту прослойку, обеспечив ей более-менее сносную жизнь. И наша страна в короткие сроки завладела ядерным оружием, первой вышла в космос, в значительной мере благодаря этой прослойке.

Когда я начинал работать на «Маяке», основу его коллективов составляли выпускники технических училищ: специалистов ещё не хватало. Поэтому, половина из нас - выпускников ТУ-6 -уже через год была утверждена в должности техников. В должности инженера - начальника смены аналитической лаборатории химико-металлургического завода я был утверждён, учась на четвёртом из шести курсов МИФИ. Причём я оказался не единственным «недоучкой». В анкетах многих сотрудников лаборатории в графе «образование» стояло: «6 классов». Почему «6»? Да потому, что цифра «7» соответствовала неполному среднему образованию и должна (шла подтверждаться соответствующей справкой.

В память о заводе я храню последний вымпел ушедшего общественного строя с надписью: «Победителю социалистического соревнования». Это единственное, что я приватизировал. Храню и график выхода на работу сменного персонала участка. В нём под рубрикой «смена Коровина В.Ф.» числятся фамилии семи лаборантов. Двое из них имеют среднее специальное образование, соответствующее профилю их работы. Остальные инженеры-химики, или инженеры-физики. Думаю, что в стране найдётся немного эксклюзивно-производственных лабораторий, имеющих такой уровень образования. Работать с такими сотрудниками одно удовольствие: они молоды, грамотны и очень дисциплинированы. На работе первое время я их даже путал, так как в рабочих помещениях они респираторы никогда не снимали. Дело в том, что если человек в респираторе и правильно надетом чепчике, то у него открытыми остаются только глаза. А глаза у моих сотрудниц как на подбор - все одинаково красивы.

Когда я смотрю на этот график, то перестаю волноваться по поводу того «что же будет с Родиной и с нами?».

Смена - это почти что семья - ячейка общества (как считали коммунисты) и таких ячеек, как людей таких, какие работают в нашей смене (себя я к ним не отношу - я уже старик), значительно больше, чем может показаться. Просто алкоголики и наркоманы заметней.

Примерно так же укомплектованы другие смены и участки лаборатории, а также цеха и заводы. Это уже не прослойка, а мощный фундамент будущей державы.

Что бы я стал делать, если бы мне была предоставлена возможность начать жизнь с начала?

Не знаю. Но в атомную промышленность я бы не пошёл. Мне бы очень хотелось иметь внуков, но сын, узнав сколько у меня рентген, решил мне их не дарить. Впрочем, теперешнему поколению атомщиков безвнучие не грозит, так как дозовые нагрузки по внешнему облучению сейчас на порядок, а по внутреннему - более чем на два порядка меньше, чем в то время, когда мы начинали работать.

Я не помню войны и победного дня,

Помню день, когда папы не стало,

Как совсем еще юная мама моя

Над кроваткой слезу утирала…

У меня, действительно, была детская кроватка – редкостная роскошь для деревни военного времени. Мне ее смастерил мой папа перед уходом на фронт за полгода до моего рождения.

Подавляющее большинство деревенских детей в те годы начинали свою жизнь в зыбках. Кроватка по сравнению с зыбкой имела больше степеней свободы, что обеспечивало мне более высокое качество жизни. Зыбки подвешивались к потолку или полатям, а моя кроватка легко передвигалась по комнате. В теплую погоду ее придвигали к окну, а за окном, через дорогу была коновязь, и я, по словам мамы, мог часами смотреть на лошадок. Если в избе было холодно, то кроватку придвигали к русской печке, и я грелся у нее, как какой-нибудь породистый аристократ у камина.

Колыбельных песен, насколько я помню, мне не пели. Засыпал я под скрип маминого пера и шелест проверяемых ей тетрадей.

За школьную парту я сел очень рано. Посадила меня за нее моя мама, предварительно подложив стопку книг, чтобы меня было видно из-за парты. А бабушка осталась в коридоре для того, чтобы унести меня домой, если закапризничаю или устану «учиться».

Ко всеобщему удивлению свой первый в жизни урок я высидел до конца. Комом получилась первая перемена. Я был так напуган шумом, который поднялся в классе, что мама и бабушка забеспокоились – не останусь ли я дурачком или заикой. Слава Богу, заикой я вроде бы не стал. А дело было в том, что в те военные и первые послевоенные годы основной обувью деревенских детей были лапти. На период распутицы имелся их запасной вариант во внедорожном исполнении. Это были те же лапти, только к их подошвам пришнуровывались деревянные дощечки толщиной 3-4 сантиметра, которые позволяли проходить неглубокие лужи, не замочив портянок. Когда дети срывались на перемену, то топот сотен обутых во «внедорожники» ног сливался в сплошной грохот. Именно этого грохота я и испугался, услышав его в первый раз.

В школе я появлялся периодически, видимо тогда, когда меня не с кем было оставить дома. Стопка книжек подо мной становилась все тоньше и сошла на нет к моменту моего официального поступления в школу. Благодаря тому, всеми хозяйственными делами занималась бабушка, мама много времени уделяла мне.

Лет в пять я уже научился читать. Можно сказать – на свою голову, потому что мама, уходя на работу, стала оставлять на столе раскрытую книгу с отмеченным в ней стихотворением, которое я должен был вызубрить к ее приходу. А у меня, как и у любого деревенского мальчишки, была масса конкретных и обширных обязанностей: заправить постель, подмести пол, полить цветы, накормить кота и так далее. Наиболее сложным было пересчитывание цыплят. Они все время бегали или прятались под крыльями курицы-мамы.

Сам писать (или точнее – придумывать) стихи я начал очень рано. По рассказам маминых коллег, я прообразом Винни Пуха вышагивал по школьному двору и вдохновенно декламировал: «Военлук – мамин длуг!». Букву «р» я еще не выговаривал. Никаких санкций за разглашение конфиденциальной информации по отношению ко мне не последовало. Думаю, что фраза «Военрук – мамин друг» не являлась ни констатацией факта, ни дезинформацией. Это была сокровенная мечта ребенка о том, чтобы у его мамы был истинный друг, а у него самого – папа.

Из школьной жизни особенно запомнился инцидент, произошедший в первом классе, «виновником» которого был мой сосед по парте Петя Чухонцев. Как-то я зашел в класс перед самым началом занятий и был удивлен тем, как сидели за партами мои одноклассники. Парты вокруг нашей были свободны, а дети по трое расселись за партами на максимально возможном удалении от Пети. А раскрасневшийся Петя со слезами на глазах и с агрессивностью загнанного зверя объяснял всем, что штаны у него мокрые оттого, что он до школы катался на лыжах.

Вошла учительница и жестко отчитала пересевших детей, назвав их принцессами-горошинами, и дети шустро вернулись на свои места. Петя в мокрых штанишках в школе больше не появлялся. Для того, чтобы напрочь исключить возможность увлажнения своих брюк, он стал снимать их перед сном. Учительница, узнав, каким радикальным способом Петя решил проблему штанов, сняла со своей подушки яркую цветастую наволочку, пошила из нее некоторое подобие детских пижамных штанишек и принесла их Пете под предлогом подарка за хорошую учебу. Мальчик очень обрадовался обновке, но использовать ее для сна не стал, а стал ходить в ней в школу. И носил свои новые штанишки, яркие и цветастые, семилетний Петр Чухонцев с достоинством ничуть не меньшим, чем носил «красные революционные штаны» один из героев фильма «Офицеры». Кстати, Петя Чухонцев был одним из тех немногих учеников, у которых были отцы. У тех детей, чьи отцы-кормильцы не вернулись с фронта, материальное положение было еще тяжелее. Среди проверяемых мамой тетрадей встречались тетрадки, изготовленные из газет… Не у всех учеников были ручки со стальными перьями, некоторые писали гусиными. Мама хорошо запомнила, что гусиным пером учился писать ее ученик Ваня Байгулов, ставший известным писателем. Мне же она не предложила воспользоваться маховым пером гуся. И, наверное, зря.

Иногда было нечем писать на классных досках, тогда вместо мела использовались пережженные кости домашних животных.

В нашей деревне была только начальная школа. Средняя же находилась в соседней деревне в пяти километрах от нашей. Преодолевать это расстояние приходилось (пешком или на лыжах) ежедневно и в любую погоду.

Тогда мы ничего не слышали ни о парниковом эффекте, ни о глобальном потеплении. А если бы что и слушали, то вряд ли бы поверили, так как понижение температуры воздуха ниже тридцати градусов редкостным явлением не было. Нельзя было исключать и встречу с волками.

Правда, волков я не боялся, так как мне еще в раннем детстве объяснили, что мужиков они сами боятся. За всю свою жизнь волков живьем я видел только в зоопарке. И очень доволен тем, что не состоялась много лет спустя спланированная и уже начавшая осуществляться моя встреча с ними.

Это было в подшефном совхозе. Я с группой местных охотников-башкир охотился на зайцев. Мы подъехали к лесному сколку на уазике, и я выпустил из его салона Батыя – свою русскую пегую гончую. Пес не спеша побежал к лесу, но вдруг остановился, развернулся и стремительно влетел в салон автомобиля. И даже стал рычать на меня, когда я попытался вытолкнуть его из машины.

«Там волки, сейчас съездим за флажками», – сказал егерь и стал раздавать патроны, снаряженные картечью. Патроны я взял, но при выходе из машины посильнее хлопнул дверцей. Волки ушли до начала облавы.

Да и зачем я должен был стрелять в серых интеллектуалов леса, которые ничего плохого мне не сделали. Даже тогда, когда я, будучи десятилетним мальчиком, представлял идеальную для них добычу в непроглядной ночи на пустынной дороге…

Волков в начале пятидесятых было много, мы встречали их следы даже в собственном огороде. Но на дороге, по которой дети ходили в школу волчьи следы не появлялись. Казалось, что волки специально обходили эту дорогу, чтобы ненароком не напугать человеческих детенышей. Теперь на склоне лет эта гипотеза не кажется мне фантастической. Когда я учился во втором классе, к нам в деревню для борьбы с волками откуда-то с Севера прибыла бригада охотников. Это были невысокие узкоглазые мужчины в огромных меховых шапках. Известная фраза «на войне врут, как на охоте» к ним не подходила. «Варяги» были молчаливы, а между собой разговаривали на непонятном нам языке. В помощь к ним был наряжен молодой колхозник с подводой.

Однажды, еще в утренних сумерках они с бригадиром обнаружили в одном из капканов матерого волка. Это был очень красивый, могучий, пышущий здоровьем зверь. «Вожак, – сказал бригадир и добавил: – Я давно искал его». Уже начало всходить солнце, и под его лучами роскошная шерсть зверя ярко залоснилась, а в глазах его заблестели слезы. Бригадир медленно стал подходить к зверю, который тотчас оскалил свои белоснежные клыки. Бригадир не торопясь снял из-за спины ружье и приставил его к стволу березы, не спеша подошел к волку и что-то долго говорил ему. Потом наступил на пружину капкана. Капкан раскрылся, и волк отскочил в сторону. Лег и стал тщательно лизать освобожденную лапу. Затем встал, отряхнулся и с достоинством хозяина прикамских лесов удалился в лесную чащу.

Деревенские мужики недоумевали: как можно было отпускать такого опасного хищника, ведь за него полагалась премия, превышающая их месячную зарплату. Выдвигались самые смелые гипотезы вплоть до фантастических. Например, предполагалось, что бригадир, будучи по совместительству шаманом, уговорил вожака сменить место дислокации стаи. Но в этом случае на место одной стаи пришла бы другая. Если бы бригадир «взял» вожака («взял» – это переведенное на охотничий жаргон слово «убил»), то стаю возглавил бы другой волк. Правда замена была бы неравнозначной, так как по словам бригадира, отпущенный им на свободу вожак был самым мощным из всех виденных им волков.

Примерно через месяц охотники уехали, нападения волков на домашних животных прекратились. Их могучий вожак продолжал надежно охранять свою территорию от конкурентов. А сильно поредевшей стае стало хватать для пропитания диких обитателей леса.

Впрочем, вернемся к школе. Ответственными за воспитание молодого поколения у нас считают семью и школу. Если по каким-то причинам ребенок не соответствует критериям вундеркинда, то родители обвиняют в этом школу, а учителя обвиняют семью. Но оба эти института бывают единодушны в обвинениях к улице – третьему и внештатному участнику воспитательного процесса…